Детям в доме малютки как они живут. Дети в детских домах не плачут: все равно никто не придет. Среди них выделяют такие

Тема "ребенок в детском доме" очень непроста и требует самого серьезного внимания. Проблема часто не до конца осознается обществом. А между тем, обитателей детских домов в нашей стране с каждым годом всё больше. Статистика утверждает, что число беспризорников в России достигает сейчас двух миллионов. А количество обитателей детских домов увеличивается примерно на 170 000 человек в год.

Лишь в последнее десятилетие таких учреждений стало в три раза больше, чем раньше. Обитают в них не только фактические сироты, но и маленькие инвалиды, брошенные родителями, отобранные у алкоголиков, наркоманов и осуждённых. Есть специальные закрытые учреждения для тех, кто родился с врождёнными пороками, или такая форма, как детский дом-интернат для умственно отсталых детей. Условия жизни и содержания там не афишируются, и общество предпочитает закрыть на это глаза.

Как живут дети в детских домах

То, что творится в подобном замкнутом пространстве, по свидетельствам очевидцев, мало напоминает нормальные человеческие условия. Организации, спонсоры и просто неравнодушные люди пытаются сделать всё, что в их силах, чтобы помочь таким детям. Они собирают деньги, финансируют поездки, организуют благотворительные концерты, закупают для сиротских учреждений мебель и бытовую технику. Но все эти, несомненно, благие дела направлены на улучшение внешних условий существования сирот.

А между тем, проблема детей в детских домах намного серьезнее, глубже, и заключается она в том, что, создав таким воспитанникам человеческие условия, накормив, обогрев и отмыв, мы не решим главные проблемы - отсутствия любви и личного индивидуального общения с матерью и другими родными, близкими людьми.

Государственное воспитание - гарантии и проблемы

Решить данную проблему только деньгами невозможно. Как известно, оставшиеся без родителей дети в нашей стране попадают под опеку государства. В России форма воспитания сирот главным образом существует в виде государственных крупных детских домов, каждый из которых рассчитан на число проживающих от 100 до 200. Преимущество государственной системы обеспечения заключается, главным образом, в социальных гарантиях - получении собственного жилья по достижении совершеннолетнего возраста, бесплатном втором образовании и так далее. Это - несомненный плюс. Но если говорить о деле воспитания, то, по большому счёту, государству оно не под силу.

Неумолимая статистика свидетельствует - не более десятой части выпускников детских домов, став взрослыми, находят себе достойное место в социуме и ведут нормальную жизнь. Почти половина (около 40%) становятся алкоголиками и наркоманами, столько же совершают преступления, а около 10% выпускников предпринимают попытки суицида. Отчего же такая страшная статистика? Думается, все дело в серьезных изъянах системы государственного воспитания сирот.

Детский дом - возраст детей и переход по цепочке

Построена такая система по принципу конвейера. Если малыш остался без родителей, ему суждено путешествовать по цепочке, переходя последовательно в ряд учреждений. До трех-четырех лет маленькие сироты содержатся в домах ребенка, затем их отправляют в детский дом, а по достижении семилетнего возраста местом постоянного жительства воспитанника становится школа-интернат. Отличается такое учреждение от детского дома наличием собственного учебного заведения.

В рамках последнего также зачастую существует разделение на младшую школу и старшие классы. И те и другие имеют своих учителей и воспитателей, располагаются в разных корпусах. В итоге в течение жизни детдомовские дети не менее трех-четырех раз меняют коллективы, воспитателей и среду сверстников. Они привыкают к тому, что окружающие взрослые - временное явление, и скоро будут другие.

По штатным нормативам на 10 детей приходится всего лишь одна воспитательская ставка, в летний период - один человек на 15 детей. Никакого реального присмотра или настоящего внимания ребенок в детском доме, конечно же, не получает.

О повседневной жизни

Другая проблема и характерная особенность - в замкнутости мира сирот. Как живут дети в детских домах? И учатся, и общаются они, круглосуточно варясь в среде таких же обездоленных. Летом обычно коллектив отправляют на отдых, где детям предстоит контактировать с такими же, как они сами, представителями других казенных учреждений. В результате ребёнок не видит сверстников из нормальных благополучных семей и не имеет представления о том, как общаться в реальном мире.

Дети из детского дома не привыкают к труду с малолетства, как бывает в нормальных семьях. Их некому приучить и объяснить необходимость заботиться о себе и о близких, в результате работать они не могут и не хотят. Им известно, что государство обязано позаботиться о том, чтобы подопечные были одеты и накормлены. Необходимости в собственном обслуживании нет. Более того, любая работа (например, помощь на кухне) под запретом, регламентированным нормами гигиены и техники безопасности.

Отсутствие элементарных бытовых навыков (приготовить еду, прибраться в комнате, зашить одежду) порождает самое настоящее иждивенчество. И дело даже не в банальной лени. Данная порочная практика губительно сказывается на формировании личности и способности решать проблемы самостоятельно.

О самостоятельности

Ограниченное, до предела зарегламентированное общение со взрослыми в условиях группы никак не стимулирует развитие ребенка в детском доме в плане самостоятельности. Наличие обязательного твёрдого распорядка дня и контроль со стороны взрослых отсекает всякую необходимость самодисциплины и планирования ребёнком собственных действий. Детдомовские дети с младенчества привыкают лишь выполнять чужие указания.

Как результат, выпускники казенных учреждений к жизни никак не приспособлены. Получив жилье, они не знают, как жить в одиночку, самостоятельно заботиться о себе в быту. У таких детей нет навыка покупки продуктов, приготовления пищи, грамотного расходования денег. Нормальная семейная жизнь для них - тайна за семью печатями. В людях такие выпускники совершенно не разбираются, и в результате очень и очень часто попадают в криминальные структуры или просто спиваются.

Печальный результат

Даже во внешне благополучных детских домах, где поддерживается дисциплина, не отмечено вопиющих случаев жестокого обращения, детям некому привить и дать хотя бы элементарные понятия о жизни в обществе. Такой расклад, к сожалению, порожден самой системой централизованного государственного воспитания сирот.

Педагогические задачи в детских домах чаще всего сводятся к отсутствию ЧП и широкой огласки. Сиротам-старшеклассникам объясняют права ребенка в детском доме и по выходу из него (на жилье, пособие, бесплатное образование). Но данный процесс ведет лишь к тому, что те забывают о всяких обязанностях и помнят лишь, что им все-все должны - начиная с государства и кончая ближайшим окружением.

Многие дети из детского дома, выросшие без духовно-нравственного стержня, склонны к эгоизму и деградации. Стать полноценными членами общества им уже практически невозможно.

Альтернатива есть...

Выводы печальны: большой государственный детский дом-интернат в качестве формы воспитания сирот целиком и полностью доказал свою неэффективность. Но что можно предложить взамен? Среди специалистов считается, что оптимальным для таких детей может стать лишь усыновление. Так как только семья может дать то, чем ребенок в детском доме обделён в казенной среде.

Знающие не понаслышке о жизни в приемных семьях твердо уверены в необходимости государственной помощи людям, решившимся на подвиг воспитания чужого ребенка-сироты. Таким родителям необходима поддержка государства, общества и церкви, так как у приемных родителей с их нелегкими обязанностями всегда масса проблем и сложных вопросов.

Имеются патронатные семьи, способные заменить детский дом-интернат. При этом государство платит родителям зарплату, и никакой тайны усыновления не существует - сирота знает, кто он и откуда. В остальном же такой воспитанник - полноправный член семьи.

Еще вариант

Другая форма организации жизни сирот - семейный детский дом. По такому пути часто идут негосударственные заведения подобного типа. Жилые помещения там могут быть поделены на отдельные квартиры, "семьи" состоят из 6-8 детей, мамы, официально назначенной на эту должность, и ее помощницы. Дети все вместе и по очереди заняты покупкой продуктов, готовкой и всеми необходимыми домашними делами. Ребенок в детском доме подобного типа ощущает себя членом большой дружной семьи.

Также интересен опыт детских деревень SOS, в устройстве которых реализована модель воспитания педагога из Австрии. В нашей стране имеются три подобных деревни. Цель их - также максимально приблизить условия жизни воспитанников к семейным.

Кроме того, существуют детские дома малокомплектного типа. Устроены они по образу и подобию обычного казенного учреждения, но число детей там значительно меньше - порой не более 20 или 30 человек. В таких масштабах обстановку гораздо проще сделать домашней, чем в огромном интернате. Ребенок в детском доме такого типа посещает обычную школу и общается с ровесниками из нормальных семей.

Спасет ли православная церковь?

Многие воспитатели и общественные деятели считают, что к работе в государственных детских учреждениях следует привлекать представителей церкви, ведь каждый человек нуждается в пище для души, наличии нравственных идеалов и формировании моральных устоев. Сиротам, лишенным родительского тепла, это нужно вдвойне.

Именно потому православные детские дома могли бы оказаться островком спасения для таких детей в современном мире бездуховности и отсутствия каких-либо ориентиров. Созданное при храме подобное учреждение воспитания обладает и другим важным преимуществом - церковная община неким образом способна заменить детдомовцу отсутствующую семью. В приходе воспитанники заводят друзей, укрепляют духовные и социальные связи.

Не все так просто

Почему же такая форма, как православный детский дом до сих пор не получила широкого распространения? Проблема - в наличии множества сложностей самого разного характера - юридических, материальных, дефицита воспитательских кадров. Финансовые проблемы - прежде всего, в отсутствии необходимых помещений. Даже самый скромный приют потребует отдельного здания или его части.

Благотворители также не слишком охотно выделяют средства на финансирование подобных проектов. Но даже если спонсоры находятся, бюрократические сложности при регистрации таких приютов практически непреодолимы. Многочисленные комиссии, от решения которых зависит получение разрешения, придираются к малейшим отклонениям от существующих формальных инструкций, притом, что большинство финансируемых государством больших детских домов существует на фоне великого множества серьезных нарушений, в том числе и юридических.

Получается, что церковный детский приют возможен лишь в условиях нелегального существования. Государством не предусмотрено никаких правовых актов, способных регламентировать воспитание церковью детей-сирот, и, соответственно, оно не выделяет на это денег. Без централизованного финансирования (лишь на деньги спонсоров) существовать детскому дому трудно - практически нереально.

О денежном вопросе

Финансируются же в нашей стране лишь государственные учреждения, в которых, согласно Закону об образовании, воспитание должно быть светским. То есть устройство храмов под запретом, обучение детей вере не дозволяется.

Насколько экономически эффективны детские дома? Содержание детей в государственном учреждении влетает в копеечку. Ни одна семья не тратит на детское воспитание сумму, которая выделяется на него в детдоме. Она составляет около 60000 руб. ежегодно. Практика показывает, что эти деньги расходуются не слишком эффективно. В той же патронатной семье, где эта цифра втрое меньше, дети получают всё необходимое и, сверх того, так нужную им заботу и опеку приемных родителей.

О морально-этической стороне дела

Еще одна серьезная проблема детских домов - отсутствие квалифицированных и ответственных воспитателей. Такая работа требует затрат огромного количества душевных и физических сил. Она в прямом смысле слова предполагает самоотверженное служение, ведь зарплаты у педагогов просто смешные.

Часто в детские дома идут работать, по большому счёту, случайные люди. У них нет ни любви к подопечным, ни запаса терпения, столь необходимого в работе с обездоленными сиротами. Безнаказанность воспитателей в закрытой детдомовской системе приводит к искушению бесконтрольно командовать, упиваясь собственной властью. Порой дело доходит до крайних случаев, которые, время от времени, попадают в печать и СМИ.

Очень сложный вопрос о телесных наказаниях, которые находятся под официальным запретом, но существование их и, более того, широкая практика применения на самом деле - ни для кого не секрет. Впрочем, данная проблема характерна отнюдь не только для детских домов - это головная боль всей современной воспитательной системы.

Мама – самое важное и главное слово для маленького человечка, только что появившегося на свет. Он еще помнит ее голос, стук сердца, тепло и негу, которые ощущал в утробе своей мамы. Да что скрывать, для каждой женщины рождение малыша – это главный способ познать, что такое счастье.

Но, к сожалению, не каждая женщина испытывает потребность в материнстве. Некоторым чуждо как само это слово, так и то, что за ним стоит. Есть женщины, которых не трогают маленькие пухлые щечки и крохотные младенческие кулачки. И в итоге новоиспеченные мамаши пишут отказную от собственных детишек, а то и хуже – просто бесследно исчезают, оставляя своего кроху, беспомощного и одинокого, на произвол судьбы. А как складывается судьба малышей-отказников? Никого уже данный факт не интересует.

Итак, как живется детям в Домах Малютки?

Самым первым домом для ребенка-отказника становится обычная палата в родильном доме, куда относят и определяют тех, кто остался без мамы. Когда малыш окрепнет, его, наверняка определят в какую-нибудь больницу. Там за ним будет присматривать медицинский персонал.

В таких палатах-больницах брошенные детёныши могут проживать месяцами и даже годами. Мест в детских домах часто не хватает, поэтому простые детские больницы и служат для детей своеобразным приютом. В таких заведениях воспитателей и нянечек не предусмотрено. Поэтому детям уделяется мало внимания, на них не хватает ни времени, ни тем более любви. С ними некому гулять, играть, развивать. Там они сами по себе. Ведь если тебе не нашлось место в собственной родной семье, с мамой-папой, с бабушками-дедушками, то кому ты будешь нужен в обычной больнице? Многие детки за всю свою маленькую жизнь даже ни разу не были на улице. В палатах отказники лишены полноценного общения, и зачастую это грозит им отставанием в развитии, как в психологическом, так и физическом. Даже здоровые с рождения дети, будучи отвергнутыми своей роднёй, могут получить проблемы по здоровью в процессе дальнейшего «больничного» ухода за ними. Обслуживающему персоналу очень удобно, когда дети заточены в собственных кроватках, не бегают, не кричат, не шумят. Над теми, кто пытается подняться, натягивают специальную сетку…

В последнее время получило свое распространение волонтерское движение. Волонтеры с радостью посещают подобные учреждения, приносят детишкам подарки, играют и гуляют с ними. Это хоть какая-то радость для маленьких человечков, но все-таки этого мало.

Если ребенку повезет, он попадает в детский дом или Дом Малютки. Там начинается совершенно иная, режимная, жизнь. Но и там каждый ребенок сам за себя. В детских домах строгий режим дня: подъем в 7 утра, зарядка, завтрак и так далее. В каждой палате по 6-7 человек, в зависимости от условий детского дома. Вся жизнь ребенка подчинена контролю и режиму. Кто-то скажет, что это полезно. Но для любого малыша это, в первую очередь, дикий стресс.

Не всегда в детских домах кормят вкусно, а различные лакомства бывают только по праздникам, да и то, если повезет. А о дефиците витаминов и полезных веществ и говорить не нужно… Поэтому дети постоянно испытывают чувство голода. Это чувство может негативно сказаться на их психике, например, спровоцировать кражу. Украсть – чтобы поесть.

Помимо всего этого у детей нарушены границы личного пространства. Отказники всегда у всех на виду, при п

осторонних принимают душ, ходят в туалет, переодеваются… И постепенно ребенок перестает испытывать чувство стыда и стеснения.

Детишек в Домах Малютки очень много. Не все из них отказники. Есть и такие, родители которых были лишены прав за неисполнение своих обязанностей перед ними или по другим причинам. Но какой бы там ни жил ребенок, все они мечтают только об одном – иметь свою семью, свой дом, маму и папу, жить в собственной комнате со своими личными вещами, проводить свободное время с любящими родителями, гостить у добрых бабушек и дедушек, быть счастливыми.

У каждого ребенка должна быть мама. Ведь именно мамы в ответе за то, каким вырастет следующее поколение, какое будущее ждет всю нашу страну и весь наш мир.

Я ничего не знаю про американских усыновителей. Зато знаю кое-что про шведских, а в контексте "продажи наших собственных детей за границу" это в принципе одно и то же. Так вот, мне посчастливилось в течение нескольких лет поработать переводчиком у шведов, приезжавших сюда усыновлять детей. И ни один вид деятельности ни до ни после не приносил мне такого удовлетворения и ощущения нужности и важности того, что я делаю. Прошло больше десяти лет, а я до сих пор помню почти все супружеские пары, с которыми довелось работать. И всех вспоминаю с теплом и благодарностью.

Ванечка

Больше всего, естественно, запомнились первые - Кристина и Юхан, высокие, красивые люди, обоим около сорока. Они привезли в подарок дому малютки кучу памперсов, игрушек и конфеты для персонала. Я вела их по облупленным, пропахшим старьем коридорам Серпуховского детского дома, и от стыда вжимала голову в плечи. В детдом я попала впервые.

Нас проводили в большую комнату, уставленную детскими кроватками. В них лежали младенцы в посеревших ползунках. На полу, на горшке сидел малыш постарше и равнодушно взирал на нас снизу вверх. Напротив ребенка на детском стульчике примерно в такой же позе, как он, сидела нянечка и буравила малыша мрачным, полным решимости взглядом. Было ясно, что, не удовлетворив ее ожидания, с горшка ребенок не сойдет. Несмотря на большое количество детей, в комнате стояла мертвая тишина. Казалось, ни у нянечки, ни у детей просто не было сил издавать звуки. Позже мне рассказали, что дети в детдомах практически не плачут - зачем? все равно никто не придет.

Мы подошли к одной из многочисленных кроваток. "А вот и Ванечка!" В кроватке лежал крохотный малыш с не просто бледным, а совершенно голубым лицом ребенка, никогда не бывавшего на свежем воздухе. На вид ему было месяца четыре. Кристина взяла ребенка на руки. Головку Ванечка держал плохо, смотрел безучастно и вообще никакого интереса к происходившему не выражал. Если бы не открытые глаза, его вполне можно было принять за покойника. Медсестра зачитала медицинскую карту: "бронхит, пневмония, курс антибиотиков, еще один курс антибиотиков... У матери сифилис..." Оказалось, что Ванечке ВОСЕМЬ месяцев! "Не жилец..." - подумала я. Кристина склонилась над ребенком и изо всех сил старалась спрятать за его макушкой заплаканные глаза. Она была в шоке от всего увиденного, но боялась своими слезами обидеть нас, граждан великой державы.

По протоколу ребенка следовало отвезти в фотоателье и сфотографировать - в вертикальном положении с поднятой головой и взглядом, устремленным в камеру. Задача казалась невыполнимой. Помню, как я прыгала за спиной фотографа и щелкала пальцами, отчаянно пытаясь хоть на мгновение пробудить у малыша интерес к происходящему. Все было бесполезно - Ванечка на руках у Кристины все ниже клонил голову к плечу, а глаза его все так же безучастно смотрели в сторону. Счастье, что фотограф попался понимающий. Уж не помню, что он такое придумал, но в результате долгих мучений фото все же было сделано: голова на боку, но по крайней мере глаза смотрят в объектив. И на том спасибо.

Мне было страшно жалко Кристину и Юхана, жалко их надежд, времени, сил, денег. "Ольга, ребенок безнадежный. Неужели они не понимают?" - рапортовала я в тот же день руководителю центра усыновления. Нет, они не понимали. Поставив галочки и подписи во всех необходимых документах, они через месяц приехали снова - теперь уже для того, чтобы забрать Ваню с собой. Ему было уже больше девяти месяцев, но на вид он был все такой же - бледный, вялый, маленький, неподвижный, молчащий. "Безумцы", - снова подумала я. А по дороге в аэропорт Кристина позвонила Ольге: "Ваня поет! Послушай!" В трубке раздалось тихое мяуканье. Ванечка гулил, впервые в жизни.

Через год они прислали фотографии с Ваниного дня рождения. Узнать в карапузе, уверенно стоящем на пухлых ножках, прежнего доходягу было совершенно невозможно. За год он догнал своих сверстников и ничем (во всяком случае, внешне) от них не отличался.

Это не сусальная история со счастливым концом. Я не знаю, как сложилась и сложится Ванина дальнейшая судьба и к каким необратимым последствиям приведут первые 9 месяцев жизни, проведенные им в детском доме. И все-таки... своей жизнью он обязан не родине, а бездетной паре из Швеции, не побрезговавшей ребенком с отставанием в развитии, сыном проститутки-сифилитички. И эти шведы, "купившие нашего ребенка", никогда не назовут его своей собственностью. Кстати, они собирались, когда Ваня подрастет, непременно привезти его в Россию - ребенок, по их мнению, должен знать, откуда он родом.

Танюха

Анна и Ёран привезли с собой трехлетнего Виктора, усыновленного полтора года назад. «Виктор, зачем мы приехали в Россию?» - спросила Анна, представляя его мне. - «Чтобы познакомиться с моей сестренкой!» Шведская речь в устах этого малыша с нижегородско-вологодской внешностью звучала как-то противоестественно. Я так и не смогла привыкнуть к тому, что он совсем не помнит своего родного языка, даже попыталась как-то заговорить с ним по-русски. Он взглянул на меня с изумлением.

Путь наш лежал в Вологду, именно там обитала «сестренка» Таня. Прибыв в пункт назначения ранним утром, мы первым делом отправились в гостиницу. После ночи в поезде все чувствовали себя разбитыми, особенно Виктор. Хотелось передохнуть, прежде чем отправляться в дом малютки. Тем более что впереди ждал еще один ночной переезд - обратно в Москву. В нашем распоряжении было часов восемь. Да больше и не надо. Познакомиться с девочкой, перекусить, уложить Виктора днем поспать - и все, можно в обратный путь.

В гостинице нас поджидал первый сюрприз. «А вы своих иностранцев зарегистрировали в милиции?» - огорошила меня вопросом барышня на ресепшене. «Послушайте, мы здесь меньше чем на сутки, вечером уезжаем. Номер нужен только для того, чтобы ребенок мог отдохнуть», - попыталась возразить я. «Ничего не знаю. У нас иностранных гостей полагается регистрировать. Иначе не заселю, не имею права».

Оставив чемоданы в вестибюле, мы ринулись в милицию. Беготня по улицам чужого города в поисках такси, затем - по коридорам отделения милиции, затем в поисках кафе, чтобы накормить оголодавшего ребенка, затем снова перепалка с барышней на ресепшене, которой что-то не понравилось в иностранных паспортах... После трех часов нервотрепки мы, наконец, побросали чемоданы в номер и совершенно измотанные отправились на встречу с «сестренкой».

В доме малютки нас встретили не более любезно, чем в гостинице. «Скажите вашим шведам, что русские усыновители у нас рассматриваются вне очереди. Если в ближайшее время появится русская пара, она и получит девочку», - мрачно буркнула мне важная дама в белом халате. «Почему же вы только сейчас об этом говорите? - вознегодовала я. - Предупредили бы раньше, мы бы к вам не поехали. У вас полон дом сирот, зачем устраивать нездоровый ажиотаж вокруг одной девочки? Предложите другой паре другого ребенка.» - «Ладно, пусть идут знакомиться, раз уж приехали», - снизошла дама в халате. Мне показалось, что я ее убедила и теперь все будет хорошо.

Вологодский дом малютки был полной противоположностью серпуховскому. Уютное чистенькое здание, светлые комнаты со свежим ремонтом. Дети ухоженные, крепкие. День был летний, солнечный. Мимо нас на прогулку прошествовала вереница карапузов с ведерками и лопатками. Многие были босиком! «Закаляем, - сказала медсестра. - Чтоб зимой меньше болели».

Полуторогодовалая Танюша оказалась черноглазой красавицей, кровь с молоком. Когда мы вошли в комнату, она сидела за столиком и кормила куклу с ложечки. Я и моргнуть не успела, как Ёран уже стоял перед Таней на четвереньках, а она с королевским видом тыкала ему в рот кукольную ложку и смеялась. «Эмоциональный контакт установлен», - вспомнилась мне формулировка из протокола, заполнявшегося каждый раз после знакомства усыновителей с ребенком. «Он давно мечтал о дочке», - шепнула Анна. Сама она, стоя с Виктором на руках, слушала медсестру, зачитывавшую нам историю развития. Танюха была практически здорова. В ее карте не значилось ни одного курса антибиотиков, ни одного бронхита и вообще ничего серьезного - случай для дома малютки просто исключительный.

Ёрану танюхина медицинская карта была совершенно неинтересна. Поев вместе с куклой, он усадил девочку на колени, и они вместе начали рисовать. Потом - играть в прятки. Не знаю, сколько это могло бы продолжаться, но Виктор, измученный мытарствами дня, поднял такой рев, что нам пришлось срочно покинуть помещение. «Пожалуйста, не предлагайте Танюшу другим усыновителям», - нижайше попросила я на прощание даму в белом халате.
В машине Виктор немножко успокоился и снова вспомнил о цели своего приезда.
- «Папа, а где же сестренка?»
- «Сестренка осталась в детском доме». У Ёрана горели глаза, он помолодел лет на десять.
- «А почему она не поехала с нами?»
- «Потерпи. В следующий раз мы заберем ее с собой».
- «Скоро?»
- «Да, малыш, скоро. Теперь уже совсем скоро».

На следующий день они улетели домой, а через месяц я узнала, что органы опеки отказали Анне и Ёрану в усыновлении Тани. Нашлась русская пара, пожелавшая принять ее в свою семью. Удивительное совпадение: полтора года не находилась, а тут вдруг - раз, и нашлась. Уж не знаю, чем это объяснить. То ли случайностью, то ли патриотичностью вологодских чиновников, то ли жаждой показать иностранцам кукиш в кармане. Последнее, во всяком случае, им удалось на славу.

Дома своих двое, и наблюдать за сиротами — не лучшее из существующих занятий. Хочешь ты того или не хочешь, чувствуешь ли какую-то вину или нет, но сердце начинает болеть, а совесть — мучить не на шутку. Но жизнь распорядилась по-своему... Я, учительница математики, не сработалась с директором школы, да и сынишка хворал, заставляя постоянно сидеть на больничных. И мне пришлось пойти в детский дом, намереваясь поработать тут только до той светлой поры, пока не устроюсь в другую школу. Сотрудников в детском доме всегда не хватало: мало кто имеет столько душевной доброты, чтобы изо дня в день находиться рядом с самым печальным человеческим горем — детьми, которых предали и бросили собственные родители.

Но прошло более двадцати лет , а я все еще тут, в детском доме, и уже не хочу покидать этих малышей. В тот день перед работой я должна была зайти в районную больницу, где лечились несколько наших воспитанников. Набрала конфет, печенья — не с пустыми же руками идти! Из приемного отделения раздавался надрывный детский плач. Так рыдают новенькие... Я могу отличить этот плач от тысяч других интонаций и нюансов обычных детских слез. Все равно, какого возраста новые сироты. Только они так горько плачут, и в каждом их всхлипе — страшное открытие. Кажется, будто ребенок говорит:
«Почему я один?! Где мама?! Позовите ее! Передайте, что мне плохо без нее». Так и было. В приемном отделении нянечка возилась около маленькой кроватки. Я склонилась над заплаканной крохой: на вид месяцев десять-одиннадцать, аккуратненькая домашняя распашоночка... Не похожа на дитя неблагополучных родителей. Детей алкоголиков или наркоманов я определяю мгновенно.

У них испуганные глаза , синеватая кожа, страшный аппетит после домашних голодовок. Они очень нервные, часто с психическими или физическими отклонениями. Этот малыш совсем из другой категории: или с родителями случилась беда, или молоденькая девочка родила его вне брака и не справилась с ролью одинокой матери.
Новое приобретение, — отчиталась нянечка. — Зовут Эльвира Ткаченко.
Эльвира... Я вспомнила, как шокировали меня поначалу диковинные или очень редкие имена, которые давали своим детям люди, бросившие их. Анжелики, Оскары, Эдуарды, Констанции и Лауры... Может, так глупо и неуклюже горе-родителям хотелось украсить жизнь своих бедных отпрысков?

Я не могла найти другого объяснения этому странному и печальному явлению. Детдомовские «Анжелики» не походили на знаменитую героиню романов Анны и Сержа Голон, «Лаур» не ждали страстные Петрарки, и вряд ли «Констанции» будут испытывать неистовые любовные порывы д"Артаньянов... По-другому складывалась их жизнь, отмеченная тоскливой печатью раннего сиротства.
— Ткаченко? — переспросила я и похолодела. — Господи, этого не может быть! Можно взглянуть на ее документы? Ошибка исключалась. Не однофамилица, не сестра... Бумаги свидетельствовали о том, что мать девочки, Ульяна Ткаченко, в состоянии нервного срыва доставлена в психиатрическую лечебницу. Я схватила телефонную трубку и позвонила приятельнице из отдела опеки и попечительства. Мария Михайловна должна была точно знать, что произошло.
— Маша? Это Зоя. В больницу сегодня девочку привезли... Эльвира Ткаченко. Я очень хорошо знаю маму малышки. Ее зовут Ульяна Ткаченко. Пожалуйста, не могла бы ты мне рассказать, что с ней случилось? — Ой, Зоя, это ужасно! Видать, я никогда не привыкну к этим кошмарам. Нет, нет... Никакой аморальщины, никакой поножовщины... Мне известно немного. Соседи обратили внимание на непрерывный надрывный плач ребенка в течение двух суток, вызвали милицию и «скорую». Дверь пришлось ломать... Мать сидела на полу и держала в руках какую-то смятую бумажку. Потом удалось выяснить, что это было письмо.

На окружающих абсолютно не реагировала . Врачи говорят, что в таком состоянии она пробыла очень долго. Да это и по ребенку было видно: девочка была совершенно мокрой, холодной и голодной. Ползала по полу рядом с чокнутой. Вот и все. Мать отправили в психиатрическую больницу, ребенка — в детскую. Будем выяснять, где отец малышки. — Спасибо, Маша, — выдохнула я и с ожесточением взялась за работу. Это лекарство проверено годами. Если сердце вдруг сжималось, дышать становилось тяжело, и выхода не наблюдалось в обозримом будущем, я старалась окунуться в работу. В какую-нибудь. Помогало. Но сегодня мысли неотступно возвращались к Уле, Ульянке, Ульяне Ткаченко, чья дочка лежит сейчас в приемном отделении детской больницы и непрерывно горько плачет. Я прекрасно помню личико Ули, когда она впервые переступила порог детского дома. Ей было четыре года. Огромные перепуганные глаза, сжатые в кулачки тоненькие ручки. Она собиралась по-настоящему обороняться от новой беды, которая на нее свалилась. Кроха привыкла к этой необходимости, находясь в постоянном страхе от буйств родителей-алкоголиков. Но это уже в прошлом. На глазах малышки они упились до смерти техническим спиртом. Девчушка очутилась у нас, поскольку ближайшие родственники... просто-напросто отказали ей в заботе.

Но сердцу не прикажешь . Как ни старалась я относиться ко всем детям заботливо и ровно, но Ульянка нравилась мне больше других. Удивительно, но в этой девочке из неблагополучной семьи было столько житейской мудрости, доброты, сердечности, невероятной целеустремленности. Как-то мы с малышами готовились к праздничному утреннику, а Уля сидела и неотрывно смотрела куда-то за окно своего вынужденного сиротского дома.
— О чем размечталась, Ульянка? — вырвалось у меня, хотя я помнила неписанное правило: ни в коем случае нельзя спрашивать этих детей об их мечтах. Табу! Ибо знаем ответ наперед. Только одна мечта у всех сирот, да и та — почти всегда несбыточная. Фата-моргана.
— Я мечтаю, чтобы здесь не быть, — ответило пятилетнее дитя. — Я мечтаю, что у меня будет мама, папа, братики и большая собака. Я хочу свой дом!
Я прижала ее к себе и стала увлеченно что-то рассказывать, чтобы отвлечь. Но сделать это было просто невозможно.

Как-то ночью я услышала в спальне шорох и подошла к ее кроватке. Девочка лежала с широко открытыми глазами, из которых текли крупные слезы.
— Почему ты не спишь, Улечка?
— Тетя Зоя, заберите меня к себе, — прошептала она. — Я буду все делать у вас дома, буду послушной. И ваших детей я не буду обижать. Они ведь не злые? И муж у вас, наверное, самый добрый на свете. Давайте, я стану вашей дочкой. Детям нельзя без дома. Ведь, правда?
— Ты так не любишь наш общий дом? — спросила я, наученная опытом общения именно на эту тему. — Мы собрали деток, о которых некому заботиться, и стараемся, чтобы вам тут было хорошо... Ульяна никак не отреагировала на мои слова, и я продолжила еще убедительнее.
— Ну, подумай: нас всего двадцать воспитателей и нянечек, а вас больше сотни. И новые детки к нам приходят. Ты же видишь, правда, Улечка? Смогли бы мы вас любить, если бы вы были в разных местах? Нет! Мы бы ни за что не успели, и кто-то бы остался голодным или попал в беду. Нет, мы с тобой должны жить вместе: тут, в нашем общем доме. Заботиться друг о друге, помогать...
— Я люблю тут всех: и детей, и воспитательниц, и нянечек... — она смотрела на меня, и из ее глаз продолжали градом катиться слезы. — Но мы никому не скажем, что вы заберете меня. Я хочу быть только вашей дочкой. Можно?
— Тогда я буду видеть тебя меньше, чем сейчас. Ведь я все время тут. Спи, Улечка. Завтра у нас масса интереснейших дел, — мягко уговаривала я ребенка.
— Значит, не заберете, — упавшим голосом сказала Ульянка и отвернулась.

Я старалась уделять очень много внимания этой трогательной девочке. И запомнила ее именно такой: маленькой, хрупкой, с огромными глазищами... В нашем детском доме содержались дети-дошкольники, и когда Уле исполнилось семь, ее отправили в другое учреждение для сирот. Школа-интернат находилась в районном центре, километров за сто от города. Мы обещали друг другу писать. Автобус стоял у порога, а она рыдала, обхватив меня тонкими ручками. — Я буду все время писать, тетя Зоя... Вы только не забывайте меня, только не забывайте! Я буду писать, — все твердила она, как заклинание.
— Ну конечно, — говорила я девочке, делая невероятные усилия для того, чтобы не разрыдаться. — Ты должна писать мне, потому что я волнуюсь и хочу, чтобы ты обязательно выросла счастливой, несмотря ни на что. — Я буду счастливой. Обещаю вам... Как она старалась! Ее частые наивные письма... Я храню их до сих пор. Вот Уля в первом классе. Кривые буковки, строчка ползет. «Дорогая тетя Зоя. Можно, я буду называть вас мамой Зоей? Я учусь хорошо. Скоро я вырасту. У меня будет свой дом, и я приглашу вас в гости». Ах ты, бедолага. И так в каждом письме.

Мой дом... Когда Уля окончила девять классов, она уехала еще дальше, в соседний райцентр. Поступила в профтехучилище, училась на портниху. Размашистый почерк, веселые слова... «Здравствуй, мама Зоя! Я меня уже есть своя кровать! Ты понимаешь? Своя собственная настоящая кровать! Я купила ее на распродаже старой мебели, потратила всю стипендию. Придется поголодать, но разве это важно? Я лежу на своей кровати и мечтаю. Скоро я стану настоящей портнихой, смогу шить все: и одежду, и постельное белье, и даже вещички для малышей. Девчонки говорят, что хорошие портнихи всегда много зарабатывают. Я обещала тебе, мама Зоя, что стану счастливой, поэтому у меня много дел. Вот справлюсь с ними, и у меня появится свой дом. Готовься ко мне в гости».

Она была одержима этой мечтой , и ничто не могло остановить ее маленького храброго и изболевшего сердечка. Оно билось отчаянно, только бы вырваться из страшного сиротства и одиночества. А потом она встретила этого Роберта. Я тогда еще и в глаза его не видела, но что-то неуловимо тревожное витало в письмах Ули, и я очень волновалась. «Мама Зоя! У меня теперь есть молодой человек. Он меня очень любит, а я без него просто жить не могу. Теперь я, наконец, верю, что у меня, вернее у нас с Робертом, будет свой дом, семья, ребенок. Хочу, чтобы у моего ребенка была самая счастливая судьба, и он никогда не повторил бы мою. Даже не знал бы, что это такое: ощущать себя «худшим». Роберт говорит, что я слишком требовательная, что нужно смотреть на жизнь проще. Но он просто не пережил того, с чем столкнулись в жизни мы с вами, мама Зоя! Мы-то знаем, что хуже всего, когда тебя предают... Я смогу выдержать любые испытания. Но только не предательство! Если в жизни меня еще хоть кто-нибудь бросит, как ненужную вещь, я сойду с ума. Мы ведь с вами понимаем, что предательству нет никакого прощения...» Она так и писала — «мы с вами», и я в очередной раз дивилась мудрости этой хрупкой девчушки. Она одна смогла понять, что и нам, воспитателям, невыносимо сложно ежедневно кровоточить сердцем, успокаивая рыдающих от тоски несчастных сирот.

Наконец-то пришел день , когда я увидела Улиного избранника. Она позвонила мне домой и звенящим от счастья голоском прокричала:
— Мама Зоя! Я выхожу замуж! Без вас свадьбы не будет, потому что вы самая долгожданная гостья. Мы с Робертом ждем вас! Ты обязательно должна увидеть, какое красивое подвенечное платье я себе сшила! В нем я такая красавица, прямо как артистка!
И я поехала. Мыс Улей не виделись двенадцать лет, и если бы не фотографии, которые она слала мне изредка, я никогда бы не узнала в этой высокой красивой девушке свою воспитанницу. Рядом с ней — мужчина лет сорока с хмурым лицом. Лысоват, полноват, бегающие глазки. Ох, сиротка, куда ты смотрела?! Но она, казалось, не замечала всего этого. Ее взгляд на будущего супруга выражал восхищение. Я не стала говорить Ульянке о своих подозрениях. Да и как бы это выглядело? Девочка влюблена по уши, глаза сияют, а я ей буду нашептывать о своих интуитивных ощущениях? Этим я сделаю только хуже, ведь так она может подумать, что я хочу разрушить ее счастье. А я для нее самый близкий человек... Но Роберт мне все равно не нравился, хоть убей! Да и поздно было что-то говорить, советовать: Ульянка в свадебном платье уже подписывает документ и становится законной женой этого подозрительного, по моему мнению, типа. Хотя она и сохранила свою девичью фамилию. «Так вы меня не потеряете», — смеясь, Ульянка объяснила мне свой поступок.

После свадьбы письма от Уленьки стали приходить гораздо реже. Они были короткими, нервными и нарочито оптимистичными. Но в них — нет-нет, да и проскакивали тревожные вопросы, на которые я, несмотря на свой жизненный опыт, не всегда могла ответить: «Мама Зоя! Теперь у меня есть свой дом. То, о чем я мечтала всю свою жизнь, наконец-то сбылось. Но мне почему-то не очень радостно. Оказалось, дом — это не все, что нужно человеку для счастья. Даже наоборот. Дом — не главное. Иногда хочется жить с любимым человеком под вечнозеленым кустом, только бы знать, что любовь не покинет тебя никогда. Неужели люди не понимают этого?» Самые радостные, но в то же время самые тревожные письма от Ульянки приходили в то время, когда она ждала ребенка. «Мама Зоя! Я скоро сама стану мамой. У меня кружится голова от счастья, когда я прикладываю руку к животу и чувствую постукивание ножками малыша. Я уверена, что женщина, которая испытывает блаженство от этого простого факта, никогда не бросит своего ребенка. Может, моя настоящая мама потому и пила всю свою жизнь, что не прикладывала руку к животу, когда носила меня под сердцем. Я разобьюсь, но мое солнышко никогда не попадет в детский дом!

Я специально не интересуюсь полом ребенка заранее: жду от природы сюрприза. И хотя Роберт категорически хочет только мальчика, я думаю, что будет девочка. И даже имя я ей уже придумала! Моя крошечка будет самой-самой лучшей»! Горе... Какое горе! Я бережно складываю ее письма и вспоминаю личико маленькой Эльвиры. Как ты похожа на свою мать, солнышко! Те же огромные глаза, та же добрая улыбка. И что самое страшное — ты даже не понимаешь, что можешь стать сиротой. Как боялась этого твоя сильная и такая хрупкая мама! ...Мне не нужно было узнавать, в какой больнице лежит Ульянка.
«Психушка» — одна на весь наш район! Строгая медсестра провела меня по пахнущему хлоркой коридору, открыла серо-белую дверь... Да, это Ульянка! Она неподвижно смотрела в одну точку, не обращая никакого внимания на все, что происходит вокруг. В руках — скомканный лист бумаги.

Я пыталась взять у нее из рук этот лист , но она зашлась диким плачем и прижала бумагу к себе, испуганно озираясь вокруг, словно боясь, что отберут не просто листок бумаги, а саму жизнь...
— Невозможно забрать, — пожаловалась пожилая медсестра. — Только эта бумажка ей и нужна, бедной! Вот так сидит целыми днями и держит ее в руках.
— А что там? — спрашиваю я.
— Да письмо от мужа. Всего несколько строчек. Когда она спала, то мы осторожно письмо забрали и прочитали. Мужики — сволочи. Ейный мужичок пишет: «Пропади ты пропадом, сирота приблудная! Жить с тобой не буду! Не ищи меня! Роберт». И что это за Роберт такой ей попался? Может, певец, какой?
— Какой певец?! Стервец! — выкрикнула я резко, пытаясь скрыть, внезапно набежавшие слезы. — Вы лучше скажите: что врачи говорят? Она выздоровеет? Может быть, нужны какие-то лекарства, помощь... Я все сделаю, только бы ей стало легче. У нее ведь дочка...
— Плохое говорят, — призналась медсестра. — Что тут ей, бедняге, жить до конца века. Ну, если, конечно, чуда не произойдет. Оно ведь по-всякому может быть. Я здесь давно работаю. Повидала. Вот есть вроде легкие больные, а торчат годами, а есть такие, что на волоске от смерти, но выкарабкиваются...

Вот оно, твое счастье, Улечка! Не выдержала, что тебя снова бросили, предали... А как же дочка? Почему в тот момент уснула твоя мудрость? Почему ты не сберегла себя для крохи? Она ведь теперь как раз там, где ты меньше всего хотела ее видеть! Неужели о такой судьбе для своей малышки ты мечтала и молила высшие силы, чтобы уберегли ее от беды?
Я вернулась домой и, захлебываясь рыданиями, все рассказала мужу. Описывала сложную судьбу своей воспитанницы, вспоминала все ее испытания с самого рождения. И в голове у меня медленно созревал план. Закончив исповедь, я решительно ему сказала:
— Хочу забрать ее дочку домой. Нельзя по-другому. Не могу... Это мой долг.
— Забирай, конечно, мы справимся, — ответил муж и обнял меня, а я с новой силой разрыдалась ему в плечо.
Ну почему бедной Уле не встретился на пути такой надежный и сильный человек, как мой муж? Почему судьба подбросила ей этого подлеца Роберта? За что, за какие грехи? Утром я рассказала трагическую историю Ули главврачу детской больницы. И та разрешила забрать Элю домой в тот же день, сказав:
— Под твою ответственность, Зоя. Документы начни оформлять сегодня. Если кто-то из отдела опеки и попечительства узнает, что я отдала тебе девочку без документов, без отказной отца, я лишусь работы. И ты тоже. Еще и в суд подадут.
— Сегодня же! — поклялась я, но начала не с этого. Тут же отвезла Эльвиру домой, где мои уже взрослые дети и муж не отходили от малышки ни на минутку. А сама помчалась в «психушку» к Уле.
— Да зря вы каждый день мотаетесь, — пожалела меня медсестра. — Как сидела, так и сидит. Никаких изменений.
— Мне очень надо, — попросила я. Ульянка сидела в той же позе, что и день назад.

Раскачивалась из стороны в сторону , смотрела мимо меня в только ей ведомую даль и сжимала в руке письмо. Я наклонилась к ней, погладила по голове и прошептала как заклинание:
— Ульянка! Доченька ты моя! Эльвира не попала в детский дом. С ней все в порядке. Она живет теперь у меня дома и очень ждет тебя! Скорее выздоравливай, мамочка! Ты нам очень нужна... Я буду приходить к тебе, и рассказывать про дочку, а ты набирайся сил. Мы теперь семья... Ульянка все так же раскачивалась, но мне показалось, что в уголках ее огромных глаз блеснули слезы. Нет, девочка моя! Не сдавайся! Твое счастье, розовощекое и улыбчивое, ждет тебя. Ты сумеешь! Ты выбросишь гнусное письмо и обязательно вернешься... А мы будем тебя ждать! Я верю, чудо произойдет!